Сначала задумчивость, а потом раздражение. Что за вопрос? Глупый. Зачем нужны мы все? Не надо путать. Это разные вопросы. Ребенок, из которого выросли «мы все», не выбирал, быть ему или нет. А мы выбираем, завести детей или нет.

Когда мы покупаем собаку, мы знаем, чего от нее хотим. Мы представляем, какие качества нужно в ней воспитывать. Мы думаем о том месте в нашей жизни, которое должно быть ей отдано. Не говоря уж о месте в нашем доме. Мы не хотим злую собаку. Мы не хотим чужую. Мы хотим добрую, послушную и свою. Мы знаем, что будем жить с ней долго. Мы собираемся ее любить.

С детьми все как-то иначе… Ведь глупо, согласитесь, едва подрастив щенка, отдать его на весь день совершенно незнакомому человеку и не спросить при этом, а что он с ним будет делать? И только возвращаясь вечером с работы забирать его домой. Дома сажать в корзинку и давать косточку, чтобы не мешал заниматься домашними делами. Иногда краем уха вслушиваться в его возню и поругивать его из другой комнаты. «Что ты там делаешь? Не делай этого!» Затем ли мы его купили? Что из него вырастет?

Да, с детьми как-то иначе. Понятно, зачем они нужны Богу и обществу. На эти вопросы отвечают Библия и современные газеты. Газеты дают ежедневный отчет о том, как общество расходует наших подросших детей. Благодаря этому мы знаем, на что тратятся мальчики и куда уходят девочки. И можем предугадать, что будет дальше.

Общество у нас, как все говорят, больное. Для больного общества стараются больные детсады и больные школы. Главное доказательство того, что они с обществом одной крови и корчатся синхронно с ним, — потрясающая преемственность и комплиментарность этих институтов. Они подходят друг к другу, как ключ к замку. Многие отмечали сходство детсада и армии. Основные черты — обезличивание, обезволивание, агрессивность и лишение личной ответственности — совершенно одинаковы что тут, что там. Адаптируешься к коллективу — выживешь. Не адаптируешься — …

Не поведешь отпрыска в детсад — тебя обязательно спросят: «А как вы собираетесь решать вопрос адаптации ребенка в коллективе?» Слово «коллектив» сразу рождает ассоциацию: кучка людей, зажатых между стен, тесная комната, некуда выйти. Необходимость «адаптации», то есть приспособления, намекает на то, что в этой комнате между людьми не все гладко, по доброй воле они бы здесь не собрались. В эту душную комнату очень не хочется входить. Да еще с ребенком.

«А как же они жить будут?» — это с сочувствием говорят люди. Они смотрят на тебя, как на калеку. Они ясно понимают, что в детском саду дети учатся чему-то такому, без чего им в нашей жизни не обойтись. Так же спрашивают в поликлинике, если ты отказываешься от прививок. Как же так, ведь они могут заболеть? Как же они жить будут?

Все знают, что в нашем мире обитают микробы чумы, холеры, туберкулеза и дифтерии. Наш переполненный город — не только очаг культуры и мозг нации, но и гнездо эпидемий. Нас двенадцать миллионов, и мы не можем избавиться друг от друга. Надо проглотить немного яда, немного яда получить подкожно, внутримышечно и внутривенно, в плоть и кровь, чтобы стать частью этого зачумленного мира. Стать немножко больным, немножко отравленным. Таким же отравленным, как все. Чтобы потом не страдать.

Врачи далеко не всегда уверены, что прививка приведет к желаемому результату. Ответ организма может быть разным. То есть врач не знает, что сделает организм — научится бороться и вытолкнет отраву или отравится и немедленно заболеет. Общественное воспитание тоже не дает гарантий. Можешь получить отвращение к насилию и наглости, наглядевшись вдосталь. А можешь стать подонком. Прямо сейчас.

Судя по результатам, наше тело более стойко сопротивляется чуме, чем наша душа. Случаев дифтерии в обществе меньше, чем случаев озлобленности и скуки.

Если смотреть с точки зрения общества (с точки зрения больного общества), то у нас все школы и все детсады хорошие. Они исправно поставляют обществу адаптированные кадры. На хлебные места — отбою нет. И ни одного лица, на котором бы хотелось остановить взгляд. А если смотреть с точки зрения, предписанной Господом, то хороших школ нет вовсе. Что толку рассказывать друг другу о замечательных школах полного дня, где обучают говорить на языках и рисовать с натуры. Мы же понимаем, что все равно эта школа служит освобождению нас от ответственности за детей и от чувства вины по этому поводу.

Прямо так и говорила одна мама — брошенная с двумя девочками и по необходимости ставшая коммерческим директором очень прибыльной фирмы: «Я не могу их любить, так пусть хоть там их весь день облизывают. За такие-то деньги».

И самое интересное, школы тоже все это понимают. То есть не школы, а люди, которые в них работают. Иначе не требовали бы такие деньги за обучение в загородных заведениях полного дня, включая в комплекс услуг умильное: «Вы можете не забирать ребенка, если сильно задерживаетесь. У нас есть спальни и воспитатели». Иначе не разводили бы они по разным классам детей «садовских» и «не садовских». Иначе не говорили бы радостно, когда приходишь забирать ребёнка на домашнее обучение: «Забираете домой? И хорошо. Хоть одна мамаша нашлась, которая думает о здоровье ребенка. Не бойтесь, вы ничего не потеряете. Мы знаем, мы работаем здесь уже тридцать лет».

Общество больно, что с него спрашивать. Это как у умирающего требовать ответа, чего это он пошел пятнами. Но причем тут я и мой ребенок? Почему я записываюсь к этому обществу в поставщики живого товара?

Мы рожаем детей потому, что в нас живет смутная память о связи между детским лепетом и теплом очага. Потому, что есть туманная надежда на добрый уклад жизни. Потому, что очень хочется тепла и уважения. Зачем я жертвую своей мечтой? Ведь понятно же, что, отдавая щенка в чужие руки, мы получим чужую собаку. Отдавая крошечного ребенка в общество, мы получим немного общества дома. А где вы видели вокруг себя любовь к ближнему и благодарность за труд?

Может быть, сделать не как все? Как? Это вопрос. Известно, что детдомовские дети с трудом создают семьи, а бывает — сдают своих детей в тот же детдом, а сами идут туда воспитателями. Они копируют мир своего детства. Получается, мы — садовские, школьные, — как бы мы ни относились к формировавшей нас системе, скорее склонны ее воспроизводить, чем идти наперекор. Получившие прививку чумы становятся носителями чумы.

Надежда лишь на то, что, кроме опыта, приобретенного в течение жизни, в древних слоях души живет опыт Поколений. Опыт нации, опыт человечества. И не только худший. (Поэтому, например, мы любим огонь.) Этот опыт говорит нам — как. Этот опыт хранит традиции и побуждает отца обучать сына. Полученное таким образом знание — самое стойкое, самое благодарное, самое естественное.

Усвоенное в детстве от родителей не подвергается сомнению. Узбека-пловщика спросили, почему он подбрасывает шумовкой горстку риса, прежде чем положить на блюдо? «Отец так делал», — улыбнулся, пожав плечами, узбек. Разве это не естественно — самому обучать своего ребенка? Разве это не естественно — наблюдать его и помогать ему?

Может быть, тогда наш ребенок не пойдет в охранники и проститутки. Получив прививку уважения в детстве, может, он не станет торговать совестью и бицепсами?

Приспособиться к нашему обществу трудно. Как к кривой обуви. Приспособишься, только когда сам станешь кривым. А не слишком ли мы заняты приспособлением? Представим себе, что это не такое уж важное дело, и приспособимся немного поменьше. Не поведем дитя в школу полного дня, а поведем в семейную школу Чапковских при РОНО Южного округа, где дети ходят на занятия раз в две недели, а то и раз в месяц, а все остальное время учатся дома самостоятельно. И читать будем давать не обрыдлую хрестоматию по литературе, а живую литературу. Глядишь, следующему, поколению достанется немного больше Пушкина и немного меньше Чубайса… Приспосабливаться станет легче.

«Но детям необходимо учиться общаться!» — это говорят люди ученые. Как будто дети живут в пустыне.

Во многих исследованиях психологов говорится, что если маленькому человеку не хватает тепла и заботы, то он не хочет общаться. Он не хочет улыбаться, он не хочет учиться, он не хочет ходить и говорить. Это называется «госпитализм». Такие исследования проводятся, как правило, в детских больницах или сиротских домах, где много детей. То есть сколько угодно коллектива. Коллектив есть, а дети не общаются. Но если к какому-то ребенку специально начинает приходить «мама» (не обязательно настоящая), брать его на руки, теребить, говорить глупости, бранить за шалости — ребенок начинает бурно развиваться. Правда, не сразу, Когда поверит, что это действительно обращено к нему, а не вообще.

Те же психологи говорят, что нравственный закон передается только из рук в руки. Ребенок совсем не сразу хочет погрузиться в большой мир. Он хочет быть рядом с родителями.

Время трудное. Не до того, чтобы заглядывать в детские глаза. Выжить бы.

Однако общеизвестно, что история знает худшие времена. В польском еврейском гетто, когда тысячи людей ждали уничтожения, на чердаке одного из бараков художница собирала детей и учила их рисовать. Зачем? И правда, незачем. Из учеников едва ли двое выжили. И сама художница отправилась в печь…

И индивидуальные судьбы бывают потруднее. Умирала от рака восьмилетняя девочка. Отец читал ей Толстого, Достоевского. Так они коротали мучительные больные ночи. Так вместе страдали и дышали. Зачем это было? Девочка умрет. Она все равно умрет — и с Достоевским, и без него. Это для нас так, для тех, кто со стороны наблюдает факт смерти. А для нее? Может быть, она не была так мучительно одинока в этот момент?

Перетерпеть бы… Ну вот, перетерпели. И дети наши выросли. Тут бы и возрадоваться и начать жить. А с кем жить-то? Кто оказался рядом? И оказался ли кто-то вообще?

…В древних племенах, спасаясь в беду, голод и засуху, детей выбрасывали. Спастись надо взрослым, детей можно родить новых. Только с тех пор мы прошли долгий путь. В древних племенах дети погибали. А у нас живут. Вырастают, воспитанные временем, одинокие и беспамятные. Их уже не вылечить. Теперь уже мы — это они, а они — это мы. Мы слиты. Запущен следующий виток, стартовал новый круг жизни.

Но может быть, этот круг еще можно разомкнуть?

Ветврач советовал хозяевам не делать своим животным прививок. Это, мол, ослабляет организм, сбивает его с толку, наносит удар по естественному иммунитету. А если что — спасем. Сильный организм поможет. Хозяева слушались, гордились своим врачом и своими собаками. И не делали прививок. Только один раз он не смог спасти непривитую собаку от чумки. И кто-то с сочувствием сказал хозяйке: «Вот видите. Мы же говорили. Надо было прививать». С тех пор ветврач говорит хозяевам так: «Я своих детей не прививаю».

«Московский комсомолец», 25 ноября 1996 г.